Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]

Должен признаться, что им даже удалось разогнать навалившуюся было на меня тоску. Нет, они не танцевали на улице голышом и не занимались любовью в парке. Вообще их свидания за те несколько дней, сколько я их наблюдал вместе, не отличались ничем особенным, кроме позднего времени, что было вполне понятно: Лилия «отпускала» Платона после десяти, даже ближе к одиннадцати (интересно, какого мнения ее муж насчет столь позднего возвращения жены? или он тоже замешан в форменном измывательстве своей супруги над моим объектом?) и встречаться раньше у них просто не было возможности. Встретившись, они сразу ехали в японский ресторан в центре, после чего оставляли машину на стоянке, брали такси, ну а дальше вам все известно.

Но накануне дня, который оказался последним днем моей работы в Кишиневе, влюбленные устроили мне настоящее шоу. Да разве только мне?

Представьте себе аттракцион «Чертово колесо», сверкающий огнями, грохочущий музыкой, скрипящий давно позабывшими, что такое хорошая смазка, деталями грандиозной конструкции. Представьте влюбленную парочку, лица которых слились в поцелуе, а сами они чувствуют себя богами, ибо нет кроме них ни одной души не только на всем «чертовом колесе», но и вообще в этом чертовом парке аттракционов, ибо мало не только в Молдавии, но и на всем свете, за исключением курортов и только в курортный сезон, мест, где люди катаются на «чертово колесе» в три часа ночи. Вы только представили себе этот кошмар?

Катались они, правда недолго — никакой коррумпированный сторож не спасет от гнева местных жителей и от наряда полиции, но Платону все же удалось меня удивить: не на профессиональном поприще, так хоть на романтической стезе. С таким авантюрным и в то же время проникновенным, способным растопить даже самое ледяное женское сердце ухаживанием я столкнулся впервые в жизни.

На следующее утро, а если быть честным, через каких–то три часа после незабываемого во всех смыслах аттракциона, я проснулся в жутком настроении и за пять минут до звонка Нины. Она предупредила, что мне предстоит особо ответственный день и что очень желательно, чтобы я моментально сообщал ей даже не о малейшем изменении в маршруте автомобиля Платона, а о, в буквальном смысле, каждом его шаге. И еще, как бы невзначай, Нина добавила, что на меня забронирован билет на самолет на завтрашний утренний рейс.

Я чуть не выдохнул прямо в телефон. Словно столкнувшись с реальностью после похмелья, стряхнув с себя сон и воспоминание о ночном спектакле в парке аттракционов, я уже было решил, что моя кишиневская эпопея, эта странная и бессмысленная гонка по кругу продлиться вечно, хотя начинался всего восьмой день моей работы. Грех жаловаться — я славно заработал на этой командировке, уж эта примета сработала на все сто. И все же утром объявленного мне в качестве последнего дня кишиневской миссии, о деньгах я думал в последнюю очередь. Я поймал себя на мысли, что уже не ропщу, даже мысленно, на жуткие кишиневские колдобины, узкие, в лучшем случаи, в три полосы, проезжие части, и что уже не чувствую, будто на меня надвигаются, грозясь расплющить прямо в машине, выползающие прямо на тротуар нелепые пристройки к жилым домам, делающие их похожими на многоэтажные курятники. Я уже видел себя в Москве и наслаждался, хоть и в последний день, молдавской солнечной осенью — единственным, чего мне не будет хватать на родине.

Впрочем, расслабляться, как я потом понял, мне все же не следовало. Предупреждение Нины о том, что этот день станет последним, оказалось надежной приметой того, что день принесет неожиданности, в отношении которых лучше быть начеку.

Поначалу все шло стандартно. Лилия выехала из дома в 11.12, почти полтора часа провела в косметическом салоне, затем поехала обедать и здесь соригинальничала — отправилась в ресторан «Marius», первый раз за все это время.

Не могу знать, свидетелем чего стал объект — я припарковался на полквартала выше и мне был прекрасно виден гольф Платона, но почти не виден сам ресторан — но после порядочного ожидания, целых полутора часов, мой подопечный выскочил из машины и, что называется, пулей влетел в ресторан. Рискуя быть обнаруженным, я все же подъехал под самые окна ресторана — терять Платона из вида сейчас никак было нельзя. Одновременно обо всех изменениях я в режиме нон–стоп сообщал Нине.

И тут случилось нечто неожиданное. Платона в буквальном смысле вывел из ресторана огромный детина в черном костюме, по всем признакам — сотрудник охраны. Они скрылись в подворотне за забором — подъехать туда на машине было нереально. Пока я размышлял, не нацепить ли мне роликовые коньки, я не переставал сообщать Нине последние новости и вдруг услышал от нее: «Вот козел!». Затем наступила пауза, после чего она извинилась и заметила, что последняя ее фраза относится не ко мне. К кому же еще, подумал я, и решил, что кроме Платона наградить подобным эпитетом — хотя и неясно за что — Нине было некого.

Да, коньки я так и не успел надеть. Из подворотни выбежал здоровяк–охранник, совершенно бледный, отчего его мясистое лицо производило безнадежно–болезненное впечатление и резво скрылся за дверьми ресторана. Сразу вслед за ним появился Платон — без каких–либо признаков увечий и даже без легких травм. Зато я успел заметить блеснувший в его руке пистолет до того, как он, озираясь, сунул его во внутренний карман куртки. Он явно торопился к машине и тем не менее снова полез в куртку: его явно потревожил телефонный звонок.

Я проследовал за ним до перекрестка Штефана Великого с улицей Пушкина и тут все закончилось.

Я услышал голос Нины, сообщившей, что наблюдение снимается и чтобы я немедленно вернул машину в пункт проката, где меня ждет гонорар и билет на завтрашний рейс.

Через час я пил в своем номере херес, закусывал сыром и орехами, а ранним утром, когда в Москве едва минуло семь, самолет с моей персоной на борту брал курс на дорогую мою столицу.

Сейчас, когда я пишу, вернее набираю на клавиатуре компьютера эти строки, во мне борются две противоположные мысли, имеющие равные права на безоговорочное признание и вероятно, обе окончательно созревшие, до стадии формулирования именно за период такой удачной и такой странной кишиневской миссии.

Нет и не может быть, уверен я, никаких примет у частного детектива, все это выдумки неудачников, оправдывающих собственные поражения. Я не неудачник: на деньги, заработанные, прямо скажем, не самой тяжелой работой в Кишиневе, я смогу мало в чем себе отказывая прожить в Москве, ничем не занимаясь, почти два месяца.

И все же, и в этом я тоже уверен, любой здравомыслящий детектив обречен искать во всем приметы, точно так же как священник, правда, с более циничными намерениями, озабочен поисками доказательств божественной воли. Не имея возможности, да что там — права не имеющий вмешиваться в происходящее, в то, от чего он не может даже оторвать взгляда, чтобы не пропустить что–то важное, мучаясь естественной человеческой мукой от невозможности изменить ход событий, чего он возможно, даже не осознает. Он даже не оправдывает свое бездействие — его бездействие и есть действие, ведь он всего лишь наблюдатель, соглядатай, детектив, шпик, филер, разве не так? И все–таки естество человека, природное стремление вмешиваться в дела других людей, нереализованное в делах и невысказанное даже в оправданиях собственного бездействия, все равно это естественное, на уровне рефлекса, инстинкта, или черт еще знает чего стремление находит единственно возможную лазейку, выползает из потаенных углов подсознания. Оно заявляет о себе в виде примет, в виде суеверий, которыми детектив, помимо своей воли наделяет увиденное, то, с чего он не сводит глаз, во что он не может вмешаться, за что он не имеет права себя оправдывать.

Возможно, и сам Бог, сидя на своей небесной крыше, болтая ногами и опасливо вытягивая шею, смотрит сюда, на эту планету, ни на мгновение не сводя с человечества своего божественного взгляда и, не в силах вмешаться в то, молчаливым свидетелем чего он является сотни миллионов, миллиарды лет, и не имея повода оправдаться за нашу глупость (а ему–то, кроме как перед собой, оправдываться точно не перед кем), он видит и в наших деяниях — в рождениях и смерти, в любви и непокорности, в войнах и в творчестве, знаки своей судьбы, приметы своего будущего, свои, божественные суеверия.

Ведь Бог — он создал всех нас по своему подобию.

И это — единственно истинная из всех возможных примет.

1

Анастасия Дмитриевна Иващенко не стала пороть горячку. Чем попусту шуметь, уж лучше испечь блины, справедливо решила она.